Теплота, с которой экскурсовод, сотрудник музея Новосибирска Евгений Антропов рассказывает о родной Нахаловке, трогает. Оглядываясь на детство, проведенное в новосибирских фавелах, он понимает — останься он здесь, жизнь была бы совершенно иной. В его истории есть все: и восхитительные детские воспоминания, и холодный анализ, и оптимистичный взгляд в будущее, и честное отношение к Новосибирску в целом. Евгений Антропов рассказл N1.RU о том, что такое безопасность в маргинальном районе, настоящая пацанская дружба и как река объединила нахаловских с затонскими.
Тоннель и мост, как гильотина
В старших классах мы с друзьями ходили вглубь Нахаловки за самогоном. Помню, стучишься в лачугу, оттуда высовывается пропитая бабушка и молча хлопает рукой по своему плечу, как по погонам, дескать, «менты пасут, приходите потом». В Нахаловке была какая-то своя система условных знаков.
Вообще, здесь специфический контингент. В восьмидесятые-девяностые была куча наркоманов. Как-то заходит знакомый и спрашивает: «Есть ботинки?». То есть к тебе пришел босой человек, позвонил в дверь, толком не мог ничего объяснить, откуда он приехал — как не дать ему ботинки? Я дал, а он их тут же пошел и продал.
На лавочке у меня под окнами чего только не было: драки, крики. Но, несмотря на это, я теперь вспоминаю, что вообще все время проводил на улице. Для местных детей это было безопасно. Улица казалась будто физическим продолжением квартиры. Теперь думаю, я приходил домой только для того, чтобы там переночевать. Особенно после того, как школа началась.
Замкнутость и изолированность всегда имела для Нахаловки огромное значение. Сюда же ведут только два пути — переходной мост над железной дорогой и тоннель. Эта незримая граница отрезала жизнь Нахаловки от жизни города, как гильотина.
В Нахаловке все всегда было очень «своим». По переулкам ходили в домашнем — халатах, тапочках, трусах. Здесь всегда существовало понятие «выходить в город», потому что город существовал как бы отдельно. В центр без особой надобности не ходили, чужие тоже старались сюда не забредать — побаивались и правильно делали.
Детство в Нахаловке
Школа казалась мне невероятно огромной. Это типовое четырехэтажное здание, каких много по городу. Один только второй этаж напоминал какой-то страшный бункер. Потом после младших классов попадаешь на третий этаж, на четвертый, потом начинаешь курить на чердаке… Школа все больше…
Говорят, что Новосибирск молодой в свой 128 лет. Но нифига себе молодость! Город уже достаточно зрелый, но вечно молодой. И это его такой своеобразный бренд
Но улица всегда была главней. Детство в Нахаловке вообще было очень увлекательным. Мы катались по Чернышевскому спуску, уцепившись за грузовики. Уже позже я узнал, что эта улица некогда была одной из центральных в Новониколаевске, она вела к пристани как раз мимо территории лесозавода — очень большого по тем временам предприятия. Сейчас здесь даже мостовая проглядывает, но нас, мальчишек, тогда это не особо интересовало.
Еще мы бегали к заводу музыкальных инструментов, который называли «пианинкой», чтобы воровать там разную фигню. Не ради какой-то пользы или наживы, а просто развлечься. Однажды набрали полные карманы магнитов (их каким-то образом применяли на производстве) и притащили их в школу, раздали учителям, а те стали с помощью этих магнитов на доску вешать всякие учебные материалы. Получается — полезное дело сделали.
Здесь же, на Чернышевском спуске, остались несколько домов барачного типа, наверное, в них до сих пор печное отопление. В этих домах жили мои одноклассники. И одноклассницы. Одной из них я даже таскал портфельчик. Хотя вообще-то мы с девчонками особо не дружили, во всяком случае, до старших классов. У нас была такая настоящая пацанская нахаловская дружба.
Река
В жару мы не вылазили из речки. Как сейчас помню — обернешься полотенцем дома и идешь по улице в шлепках в сторону пескобазы. Навстречу обязательно бредут пьяные голопузые мужики. Все это было так мило, так по-домашнему. Вся нахаловка приходила купаться на пескобазу. Было такое отдельное удовольстие: накупаешься, вылезешь на песок и разглядываешь ассортимент татуировок на телах вокруг. Чего там только не было нарисовано! Только здесь я видел наколку на веках: было написано то ли «не спать», то ли «не буди».
Было дело, устраивали целые походы вдоль Оби, от Чернышевского спуска до Заельцовского парка. Интересно, можно ли сейчас так пройти?..
Пару лет назад я пытался пройти на пескобазу, а мне дорогу перегородил охранник, мол, ты куда. И тут во мне проснулся нахаловец. Я говорю: «Слышь, ты это! Тебя еще на свете не было, когда я здесь бродил! Да за меня пацаны скажут!». Когда тебе у тебя же дома что-то запрещают, это крайне неприятно, а для меня пескобаза — это все-таки что-то очень родное.
К сожалению, в Новосибирске очень мало мест, где можно было бы выйти к реке
Старожилы мне рассказывали, как раньше на месте Димитровского моста был понтонный мост. Я-то этого, конечно, не застал, это было до 1978 года. И этот понтонный мост по вечерам разводили. Так вот люди сидели прямо на этом мосту, пока его разводили, бултыхали ногами в воде и смотрели, как мимо проходят пароходы.
Причем на этой переправе нахаловские пересекались с затонскими. И гораздо больше находили с ними общего, чем с центровыми. Река, скорее, не разъединяла, а объединяла.
К сожалению, в Новосибирске очень мало мест, где можно было бы выйти к реке. Воображаю, как изумился бы омич или иркутянин, если им сказать: «Я поехал на набережную». В других городах идешь по центру и попадаешь на набережную. Новосибирец же вынужден на нее ехать, как-то до нее добираться. Абсурд какой-то.
Новосибирск — любовь через боль
Новосибирец — обобщенный сибиряк, а Новосибирск — обобщенная Сибирь. К сожалению, сколько ни искали, сколько ни проектировали, у Новосибирска так и не возникло своего бренда. Кроме, пожалуй, некоего объединяющего горожан мифа о его молодости. Говорят, что Новосибирск молодой в свой 128 лет. Но нифига себе молодость! Город уже достаточно зрелый, но вечно молодой. И это его такой своеобразный бренд. Наверное, молодость и постоянный рост оправдывают и грязь, и вонь.
А новосибирец, как правило, не местный, замкнутый в себе, закрытый. Может, у меня сегодня настроение плохое, но я вот как-то так чувствую. По своему окружению, по своим друзьям я могу судить иначе, что здесь живут прекрасные люди.
Но с точки зрения наблюдающего антрополога, с точки зрения гида, который видит людей на экскурсиях, с точки зрения обычного прохожего я могу сказать, что новосибирцы замкнутые и закрытые. Они мало ездят. У кого ни спросишь: «Ты был в Томске?». Нет, не был. А ведь до Томска всего 250-300 километров.
Я бы хотел для Нахаловки комфортных перемен: чтобы здесь не возникли одиночные высотки, обнесенные заборами, чтобы здесь было комплексное развитие, соответствующее Генплану
Конечно, я люблю свой родной город. Но пробиться через профессиональную деформацию уже не могу. Есть абстрактная любовь, а есть холодный анализ. Сложно вывести Новосибирск из себя. Наверное, это и есть любовь. Можно сформулировать так: Новосибирск — есть любовь, а любовь — есть боль.
Город будущего
Нахаловка, на самом деле, огромная. Грубо говоря, это все, что находится между улицей Владимировской и рекой. Она простирается от Чернышевского спуска до Сухарки. Это очень внушительные расстояния, и хотя здесь все друг друга так или иначе знали и между собой дружили, все равно Нахаловка всегда была достаточно неоднородная. Одно дело жить на Лесозаводе, другое — на Сухарке, третье — на Железнодорожной больнице.
Здесь совершенно удивительный рельеф, и такое мало где осталось. Это как фавелы в Рио. Дома здесь очень разные: некоторые кое-как сколочены, а есть очень приличные коттеджи. Сейчас, наверное, большинство этих участков уже приватизированы, а раньше с нахоловской недвижимостью было много проблем. В советской время эти дома регулярно умышленно жгли, чтобы получить другое жилье. Тогда погорельцам выделяли новые метры быстрее и легче, чем сейчас.
А ведь, между прочим, по старинным генпланам на этом самом месте, где расположена пескобаза, когда-то планировалась гламурная набережная с фешенебельными кварталами. Сейчас береговая полоса застраивается в Октябрьском районе, и центр постепенно смещается туда.
А здесь это пока только перспектива на бумаге. Уже даже такую глушь, как Затон, начали застраивать, а Нахаловка пока остается последним «спящим» районом — непонятно, чего от нее ждать в будущем. По Генплану тут все красиво еще с незапамятных времен.
Уже во взрослом возрасте я взглянул на Нахаловку с другой стороны. И понял: если бы я здесь остался, это была бы совершенно другая жизнь
Местные жители наверное, не захотят, чтобы здесь что-то менялось. По крайней мере, те, кто сейчас хорошо живет. Я бы хотел для Нахаловки комфортных перемен: чтобы здесь не возникли одиночные высотки, обнесенные заборами, чтобы здесь было комплексное развитие, соответствующее Генплану, с лучшими решениями, чтобы это развитие происходило под присмотром архитекторов и чтобы, если уж придет сюда застройщик, то на всю эту территорию.
Вырваться из Нахаловки
Случилось так, что мне удалось вырваться из Нахаловки благодаря переходу в другую школу. В 84-й я учился до седьмого класса, а в восьмом меня перевели в 54-ю, и я стал центровым пацаном. Это была кардинальная перемена. Вырваться из Нахаловки, как говорили все мои местные друзья, очень сложно, почти невозможно. Есть такой особый нахаловский магнетизм.
Я всегда гордился тем, что я с Владимировской. Это же часть идентичности, это очень важно. К девяностым годам по всему городу бродил миф о Нахаловке как об опасном месте. Конечно, доля правды в этих легендах была — здесь всегда можно было выхватить. И это было даже хорошо: чужие сюда не наведывались, а местных этот миф заряжал и объединял. Хотя и, с одной стороны, изолировал, но с другой — давал силы и все, что нужно человеку, чтобы ощутить мир в себе и вокруг себя. Здесь я всегда знал, что делать, где искать, к кому идти.
Знаю людей, которые не смогли выбраться, несмотря на то, что переехали. Уже во взрослом возрасте я взглянул на Нахаловку со стороны города, как бы с другой стороны. И понял: если бы я здесь остался, это была бы совершенно другая жизнь.
